Юрий Иванов-Милюхин - Абреки Шамиля [СИ]

— Очень оригинальный ход, если учесть, что все представители менее цивилизованных наций весьма изворотливы.

— Выражаю удовлетворение твоей сообразительностью, — похмыкал в усы дядя.

— Теперь я понял тебя, прости меня за торопливость.

— И последнее, ты имеешь право рассчитывать на меня в полной мере, это означает, что я не только возьму на себя все расходы, связанные с поисками сокровищ, но и выделю помощников, чтобы в дороге ты ощущал себя в безопасности.

— Спасибо, дядя, с деньгами у меня всегда было туговато, а вот от помощников я бы отказался, — упрямо качнул волнами каштановых волос племянник. — Я привык рассчитывать только на свои силы, да и согласись, чем больше гвардейцев, тем больше зевак вокруг них.

— Я рад, что у тебя светлая голова и что ты мыслишь неординарно. А теперь скажи мне, следует ли расценивать твои рассуждения как согласие взяться за непростое дело?

— И как можно скорее, а еще лучше немедленно. Осталась лишь маленькая деталь.

— Какая же?

— Как должны выглядеть принадлежавшая кардиналу цепь, алмаз из короны короля Людовика Шестнадцатого и алмазное ожерелье работы итальянца Пазолини? Про остальное можно не упоминать, другие раритеты не столь значительные.

— Ты не прав, Буало, — не согласился импозантный господин. — Если изделию присвоили звание раритета, оно механически становится в один ряд с уникальными мировыми редкостями.

— Извини, я неправильно выразился, — поправился собеседник. — Я хотел попросить, чтобы ты сориентировал меня прежде всего на предметы главные из перечисленных тобой, похищенных у корчмаря казаком с его невестой Софи.

— Я тебя понял и постараюсь описать изделия. Кардинальская цепь состоит из как бы орденов, или если попроще, из крупных брошей, какая к примеру сверкает на груди у нашей консьержки Франсуазы, надетой ею по случаю твоего приезда. Только украшена она не фальшивыми драгоценностями, а настоящими по десятку карат в каждом камне. Весит она не меньше двух с половиной фунтов чистого золота, по всей ее длине надписи на древнем галльском языке церковного содержания. Медальон отделан драгоценными камнями, он ажурный, с ликом святого в овальной рамочке, тоже золотой и тоже с надписями «Бог хранит Францию» на лицевой стороне и «Власть Господа беспредельна» на тыльной. Алмаз из короны несчастного короля Людовика Шестнадцатого весом в пятьдесят шесть карат, он глубокого синеватого цвета, исходящего как бы изнутри его. Камень оправлен в мелкой вязки сеть из высокопробного серебра, величиной с небольшое голубиное яйцо, а правильнее с воробьиное. Ожерелье Пазолини, к сожалению, никто никогда воочию не видел, но по рассказам очевидцев можно догадаться, что изделие это красоты необыкновенной и пройти мимо него вряд ли бы кто сумел.

— Ну что–же, в остальном я постараюсь разобраться сам, если удача повернется ко мне лицом и удастся отыскать сокровища в чужих краях.

— В твоем успехе, дорогой мой мальчик, я почти не сомневаюсь, желаю тебе только одного — удачи.

Под глазами у хозяина кабинета разбежались благодушные морщинки, с облегчением откинувшись на спинку дивана, он разгладил пальцами седые усы. Затем, помолчав некоторое время, приготовился перевести разговор на другую тему, отодвинутую на второй план с самого начала диалога с молодым человеком.

— Один из вопросов мы решили, теперь можем заняться обсуждением твоей помолвки с прекрасной представительницей рода д, Эстель мадемуазель Сильвией.

Буало, занятый своими мыслями, ответил не сразу:

— Нельзя ли перенести этот ни к чему не обязывающий обряд на более поздний срок? — наконец сказал он.

— Нет проблем, — как–то легко согласился хозяин кабинета. — Тогда сегодня вечером мы устроим обычную встречу высшего света нашего городка, а разговор о ваших с Сильвией отношениях отложим на будущее. Тем более, я ничего не говорил по этому поводу главе семьи д, Эстель, а напомнил ему лишь об очередном званом ужине для всех. Так что это всего–навсего внутренние наши рассуждения.

— Отлично, дядя, с твоего и тетушкиного благословения завтра с утра я пускаюсь в дорогу за украденными из Лувра сокровищами, я уверен в том, что они должны принадлежать Франции, — легко поднялся с дивана стройный молодой человек. — Пусть в этом благородном деле мне сопутствует везение.

— Не хотелось бы тебя огорчать, дорогой мой племянник, но моя супруга, а твоя тетушка как раз против твоей поездки, скажем прямо, в неизвестность. Она до сих пор не может забыть заросших буйным волосом русских солдат, бешено скакавших на диких лошадях по улицам нашего городка.

— Я понимаю ее, дядя, она всегда была впечатлительной, — с грустью развел руками Буало. — Но решение уже принято, утром вы меня здесь уже не застанете.

— Мы будем за тебя молиться.

Глава третья

Ровно через неделю произошел случай, снова встряхнувший станицу Стодеревскую до основания. В воскресенье к лавке армяна подъехали два мирных чечена, которые от не мирных отличались лишь тем, что старались не красить ни ногтей, ни усов с бородами, хотя оружия навешивали на себя не меньше. По внешнему виду приезжие походили на обыкновенных горцев, не имевших возможности купить новых бешметов и поменять обтерханные кушаки. Но по орлиному взгляду и гордой посадке голов можно было предположить, что родословная их выглядит куда весомее. Впрочем, чечены с правого берега Терека как на подбор имели вид непокорных воинов–джигитов. Накупив продуктов с солью и серниками, они подошли к казакам, потягивавшим на небольшой площади перед лавкой татарскую бузу с чихирем, завели ничего не значащий разговор. Свободные от службы станичники расселись на скамейках и обсуждали насущные проблемы, в основном сводившиеся к одному — когда русские власти доберутся до имама Шамиля и прищемят ему хвост. Из разговора выходило, что царю это не выгодно, иначе верховного муллу давно бы вздернули на первой раине, а собранное им войско включили бы в Дикую дивизию и вместе со всеми послали бы осваивать новые турецкие владения.

— Почему не выгодно? — не соглашался казак со шрамом через все лицо. — Если бы Шамиля словили, то на правом берегу Терека давно бы наступила тишь да гладь, да божья благодать. Как у нас за спиной — от черкесской Пятигорской аж до самого адыгейского Армавира степная мышь, и та пищит по приказу терского с кубанским атаманов.

— Ты не путай ишачий хрен со своим, не чуешь, что равнинные черкесы с кабардинцами — те же татарцы с черемисами, их придушили, они и лапки кверху, лишь бы кусок был посытнее, — пытался втолковать истину его товарищ, одинаково посеченный клинками. — А чечены с дагестанцами как бирюки, их прикармливают, они все равно в горы смотрят. Выходит, когда они объединенные, то их видно и они менее опасные, а если лишить головы, то они гидрами расползутся по всему Кавказу. А кому интересно, чтобы из каждой сакли в спину стреляли и стар, и мал. Потому и надо приручить как тех черкесов, чтобы к царским ногам подползали сами.